Направь вы, господа, ещё хоть десять человек в Гаагу, без него всё равно не обойтись; ибо он едет в Зеландию, в Тервер, не для принятия оружия, а для передачи его Вам. Г-н де Мольд здесь представляет покупщика; г-н де Лаог — поставщика; ничто, следственно, не может свершиться без г-на де Лаога, он один только обладает ключом для преодоления препятствий и моим кредитом, чтобы от них избавиться.
И если бы я даже не решил оставаться здесь, на своём посту, чтобы не позволить недоброжелателям употребить во зло моё отсутствие, если бы даже я сам отправился в Голландию, я был бы всё равно вынужден взять с собой моего друга г-на де Лаога; ибо он один досконально знает моё дело, поскольку провёл в Гааге уже четыре месяца, стараясь его завершить. В данном случае он — это я; и необходимо, чтобы в Тервер поехал либо я, либо этот человек, обладающий моими полномочиями, потому что (я вынужден повторить это Вам) никто, кроме него или меня, не имеет ни права, ни полномочий передать в Ваши руки это оружие. Вы видите из этого, сударь, что какой бы дурацкий шум ни поднимали здесь вокруг этого дела, ничто не может помешать поездке г-на де Лаога, поскольку в Голландии общеизвестно на протяжении пяти месяцев, что именно он представляет там мои интересы в покупке, оплате и вывозе этих ружей.
Этого достаточно, сударь, чтобы дать Вам понять, как насущно важно, чтобы я, с документами в руках, дал министерству объяснения по поводу поездки моего друга; ибо, задерживая его во Франции, вы отнимаете у себя единственную возможность продвинуться хотя бы на шаг вперёд в Зеландии. Все власти мира бессильны что-либо тут изменить без договорённости со мной. Вот заблуждение, от которого один я могу вас избавить; именно это я сейчас и делаю.
Это дело, сударь, приняло столь серьёзный оборот, что никто (начиная с меня) не должен предпринимать ничего, в чём он не мог бы дать строгого отчёта французской нации, которая готова нас допросить.
Разъяснив Вам всё, о чём министр, только что занявший свой пост, мог сам и не догадаться, я вынужден заявить, сударь, что, если министерство будет в дальнейшем действовать вразрез с этими данными, я снимаю с себя отныне всякую ответственность и перелагаю груз её на исполнительную власть (о чём и имею честь её предупредить). На протяжении пяти месяцев я выбиваюсь из сил и трачу своё состояние ради блага отчизны, и никто меня не слушает, никто не облегчает мне дела! Десятки раз я подвергался обвинениям — не пришла ли мне пора обелить себя? Я знаю, министры, только что заступившие на этот пост, тут ни при чём; но пусть они, по крайней мере, не отдают никаких приказаний, не согласовав их со мной, когда речь идёт о деле столь трудном, ставящем под угрозу и мой патриотизм, и моё состояние, и в котором разбираюсь я один; или пусть сами отвечают за всё перед отечеством, чьим интересам нанесён вред.
В ожидании Ваших распоряжений и с уважением к Вам, сударь,
Ваш и проч.
В то же воскресенье, 19 августа, я пришёл вечером, в третий раз за эти сутки, к г-ну Лебрену. Я хотел оставить ему моё письмо, предварительно всё с ним обсудив, с тем чтобы он передал его другим министрам, своим коллегам. Он меня не принял, отложив аудиенцию на завтра. Я явился в девять утра; он меня не принял. Тот же ответ: перенесено на вечер.
Придя домой, я нашёл там незнакомца, что-то писавшего у моего привратника (читатель, удвойте внимание).
— Мне поручено, — сказал он, смеясь, — сделать вам предложение от имени одной австрийской компании относительно поставки ваших ружей; я писал вам, чтобы испросить встречи.
И он продолжал, пока мы прогуливались перед домом:
— Знакомы ли вы, сударь, с господином Константини?
— Не имею чести, сударь.
— Будучи связан делами с одной компанией в Брюсселе, он узнал, что именно оттуда исходит эмбарго, наложенное на ваши ружья в Голландии, и он предлагает вам через меня, ежели вам будет угодно дать ему половину вашего дохода с этой сделки, пустить в ход надёжное средство, чтобы они были доставлены в течение недели.
— Он, значит, весьма могуществен, ваш Константини? Однако я, по чести, не имею права даже выслушивать столь неопределённое предложение, не вводя в обман этого господина, поскольку при нынешнем положении дела я даже не знаю, окажусь ли я в прибыли или в убытке; проясните ваше предложение: сколько денег вы требуете от меня за доставку оружия?
— Ну что ж, сударь, — сказал он, — по флорину за ружьё; дело стоит таких расходов.
— Сударь, нужно знать, каковы будут эти расходы. Если ваш господин Константини использует торговые каналы, придётся платить пошлину на вывоз по полтора флорина за штуку; учитывая флорин, который вы требуете за его услуги, стоимость ружья возрастёт на два с половиной флорина, независимо от того, годно оно или нет к употреблению; без какой бы то ни было уверенности, что при сортировке все ружья будут приняты, такой нагрузки дело не выдержит.
— Сколько же вы согласны нам дать? — спросил он.
— Двадцать су за ружьё, независимо от его качества. Но ваш человек должен дать мне залог, который послужит мне гарантией в том, что меры, принятые им для извлечения ружей, не приведут к их окончательной задержке в Голландии. Я обдумаю, какое обеспечение я должен у него потребовать. Моё предложение — шестьдесят тысяч франков.