Драматические произведения. Мемуары - Страница 192

192

10. В этом акте, наконец, воздавалась от имени трёх объединённых комитетов высокая оценка моей гражданской благонадёжности и моему бескорыстию. Впоследствии два других комитета, восхищённые моим терпением, удостоили меня ещё бóльших похвал, заявив, за всеми подписями, что я заслужил благодарность нации; они же потребовали от министра Лебрена, видевшего выданное ими свидетельство, чтобы он обеспечил мне всё необходимое для немедленного отъезда с целью доставки ружей. Этот министр даёт им обещание, вводит меня — или не вводит — в заблуждение своими тёмными речами, своими ложными посулами: шесть недель он мне не пишет; и, наконец, присовокупляет к издёвке своего глумливого письма в Голландию подлую жестокость доноса, сделанного, по его наущению, во Франции; и, желая уничтожить самые следы похвал, которые были мне даны, обращает эти похвалы в грубую брань! Таким образом, я даже морально стал жертвой хищений, и теперь я обвинён декретом, а министр гуляет на свободе!

Я исчерпал все обстоятельства дела и все статьи договора. Соблаговолите же теперь осведомить нас, о Лекуантр, за какие хищения мы, оба министра и я, должны ответить, подлежа личному задержанию? За какие хищения я обвинён, отдан под суд декретом? Почему всё в моём доме опечатано, моё имущество конфисковано, моя жизнь в опасности и моя семья в отчаянии? А если вы не можете ответить, проявите справедливость, — и я на это рассчитываю, — просите вместе со мной отмены ужасного декрета. Значит ли это требовать от вас слишком многого? Узнаёте ли вы во мне старца, которого я сравнил с добряком Ламот-Ударом? Он простил грубое оскорбление, а я готов забыть пагубную ошибку. Но тот молодой человек свою вину исправил… И вы исправите вашу.

В результате всего этого нация вот уже год как должна мне семьсот пятьдесят тысяч франков, а также проценты с них; я ей не должен ни одного су; я никогда не просил, не требовал и не получал ни от кого пятьсот тысяч франков неустойки, как имели наглость заставить вас заявить в вашем обвинении; не получал я и другой неустойки — за падение курса ассигнаций, — вас заставили сказать и это, чтобы вызвать против меня гнев Конвента и народа, в расчёте, что он, вновь помутившись рассудком, меня наконец прикончит! А меж тем, сударь, из-за этих мнимых хищений, приснившихся нашим министрам, страдаю я; вот уже три месяца, как мой дом опечатан, мой кредит расхищен, моя семья рыдает, я сам пять раз едва ускользал от смерти, моё состояние полетело к чёрту, я отсидел в Лондоне в тюрьме, и всё потому, что, заставив Конвент отказаться от моих ружей, заставив его заявить, что он больше о них и слышать не хочет, и обрадовав этим, к нашему великому прискорбию, врагов Франции, мудрые и последовательные министры, которые задерживали оружие в Голландии и преднамеренно лишали вас этого оружия, пока оно вам принадлежало, о граждане законодатели, теперь, когда оно более вам не принадлежит, в ту самую минуту, когда вас заставляют от него отказаться, посылают отнять его военными средствами и, что хуже всего, делают это от нашего имени. В мировой истории, в истории министров, игравших роковую роль, не найдётся примера столь наглых нарушений порядка, столь вызывающей издёвки, столь глумливого злоупотребления министерской властью! Вот почему мои испуганные заимодавцы смотрели на меня как на человека погибшего, принесённого в жертву без стыда и совести, вот почему они арестовали меня за долги!

Я обхожу молчанием, о гражданин Лекуантр, ту более чем странную манеру оскорблять меня, на которую вас толкнули; вас, человека, как говорят, весьма гуманного; ни для кого не секрет, что в устах обвинителя сильные ругательства — слабые доводы!

Я не касаюсь расхищения казны, к которому приводят все закупки, осуществляемые в Голландии любимчиками наших министров, поскольку это не имеет прямого отношения к моему делу, так же как и вопрос о фальшивомонетчиках, сумевших, благодаря тем же самым министрам, выбраться из амстердамской тюрьмы, куда засадил их г-н де Мольд; причём деньгами на их арест ссудил этого посла, совершенно лишённого средств, я, а эти злоумышленники, крайне опасные для государства, не перестают с той поры делать своё дело, отравляя Францию фальшивыми ассигнациями и причиняя ей огромный урон. Эти министры виновны в том, что ни разу не откликнулись на депеши нашего посла по этому вопросу; виновны в том, что ни разу не направили нарочного курьера с ответом ни по этому важному делу, ни по ряду других, затронутых в его письмах, если не считать чрезвычайного курьера, посланного Лебреном и получившего приказ загнать лошадей, но арестовать меня в Гааге, меня, предупредившего их, что я намерен вернуться в Париж и вынести наконец перед Конвентом на чистую воду их тёмные делишки! Я не скажу здесь больше ни слова об этом, потому что, когда меня станут допрашивать, пробьёт час огласить факты, куда более доказанные, чем все те мерзости, которые они взвалили на меня.

Я подытоживаю эту пространную записку и вкратце повторю доводы в своё оправдание, которые уже хорошо известны.

В моём первом «Этапе» доказано, что я купил это оружие вовсе не для того, чтобы перепродать его нашим врагам и попытаться отнять его у Франции, как меня обвинили, но, напротив, потребовал от поставщика весьма высокой пени за продажу на сторону хотя бы одного ружья, с какой бы целью это ни было им сделано.

Что я не только не пытался снабдить отечество недоброкачественным оружием, но, напротив, принял все меры предосторожности, чтобы эти ружья были годными к употреблению, поскольку, купив их оптом, подверг впоследствии сортировке.

192