Я сопротивлялся, я отказался. Уходя, он заявил, что окажет на меня давление через людей весьма уважаемых, ибо ему сказали, что я единственный человек, который может заключить оптовую сделку и у которого достанет патриотизма осуществить её без обмана.
Три дня спустя и получил дружескую записку от министра Нарбона, с которым я не видался с тех пор, как он возглавил военное министерство; он просил меня зайти к нему, так как он должен — говорил он — что-то мне сообщить.
Догадываясь, что речь идёт об этих двухстах тысячах ружей, я решительно отказался пойти в военное министерство, и так до сих пор и не знаю, шла ли речь об этих ружьях или о чём-либо другом.
Господин де Нарбон получил отставку; ему на смену пришёл г-н де Грав. Мой фламандец возобновил свои настойчивые просьбы. Один из моих друзей, знавший этого брюссельца, заверил меня, что он человек порядочный, и убеждал не отвергать его предложения, тем более что, если вследствие моего отказа эта крупная партия оружия попадает в руки врагов отечества и об этом станет известно, меня сочтут весьма дурным гражданином. Этот довод меня поколебал. Друг привёл ко мне брабантца, которому я сказал:
— Можете ли вы, прежде чем я приму решение, со всей искренностью обещать мне две вещи? Подтверждение, заверенное юристом, что оружие действительно принадлежит вам, и торжественное обязательство, гарантированное самой значительной денежной пеней, что ни одно из этих ружей не будет использовано в интересах наших врагов, какую бы цену вам ни предложили?
— Да, сударь, — ответил он тотчас, — если вы обязуетесь забрать у меня всё оружие для Франции.
Я должен отдать справедливость этому человеку — брюссельскому книготорговцу, с которым мой кельский типограф уже имел дело в связи с огромным изданием Вольтера, — он, не колеблясь, дал мне требуемые подтверждения и обязательство.
— Ну что ж! — сказал я ему, — отклоняйте все предложения, которые будут вам делать эмигранты или иные наши враги; я же, пока мне не удастся обсудить всё с господином де Гравом, закрепляю ружья за собой, не покупая их, и обязуюсь уплатить возмещение, если какое-либо препятствие помешает сделке. Сколько вы хотите за ваше оружие?
— Если вы берёте всё оптом, — сказал он, — в таком виде, как я закупил, оплачиваете ремонт, расходы по хранению, погрузке, перевозке, таможенный сбор и так далее, вы получите их по пять флоринов за штуку.
— Я не хочу покупать ваши ружья оптом, — сказал я, — потому что не могу сам ни продать, ни поставить их оптом. Нам необходимо, напротив, отобрать годное оружие.
— В таком случае, — сказал он мне, — согласны ли вы заплатить за них дороже? Мне ведь нужно, чтобы те ружья, которые я продам, окупили стоимость тех, которые останутся у меня, и, сверх того, я должен получить доход со всех; я ведь много потерял, сударь.
— Я не хочу платить ни дороже, ни дешевле, — сказал я ему, — я стараюсь, насколько могу, сочетать собственный интерес с интересами тех, кто имеет со мной дело. Вот моё предложение: если я покупаю, я великодушно и без придирок покрываю все ранее сделанные расходы, должные или уже выплаченные наценки, и даже неустойки, необходимые, чтобы покончить дело с лицами, уже сделавшими вам предложения; если вы уже завязали с кем-либо отношения, я ради успеха нашей сделки возмещу все предстоящие расходы, буде такие возникнут или уже обусловлены, вне зависимости от того, носит ли договорённость гласный или тайный характер. Затем мы поделим доход на три части: две из них будут поровну распределены между нами; одна будет платой за ваши хлопоты за границей, другая — за мои труды во Франции; третья часть пойдёт на авансы, протори, накладные расходы, справедливое вознаграждение тем, кому я буду обязан за содействие успеху дела, ибо лично меня гораздо больше волнует польза, которую я могу принести отечеству, нежели возможные доходы, в которых я нисколько не нуждаюсь.
Тут я показал ему проект купчей, принятый им полностью и впоследствии нотариально оформленный без единого изменения.
Прочтите же её, Лекуантр, прежде чем перейти к деталям, касающимся г-на де Грава, и пусть это чтение похерит лживые наветы, что я или мой поставщик когда-либо помышляли передать это оружие врагам государства; и когда вы внимательно её прочтёте, мы обсудим, как положено между благородными негоциантами, вопрос о том, ограбил ли я и намеревался ли я ограбить мою страну.
Теперь, Лекуантр, когда вы хорошо изучили эту купчую, не кажется ли вам несколько неожиданным, что вы обнаружили в ней не моё обязательство оплатить ружья по шесть франков за штуку (как утверждали вы, не зная дела и полагаясь на чужие слова), а, напротив, обязательства оплатить поставщику, или по его доверенности, все ружья по той цене, по какой они были им приобретены, а также возместить ему все его расходы; оплатить ему, сверх того, транспортные и иные затраты; затраты по ремонту, хранению, упаковке и т. д., какими бы они ни оказались, при условии, однако, что, по продаже отобранного оружия, я смогу получить законную прибыль с оружия, закупленного оптом, хотя некоторая, заранее не определимая, его часть может не пойти в дело и составить потери?
Не вступает ли ваш столь изобличительный доклад в противоречие со следующими словами моего соглашения о покупке оружия: «Г-н де Бомарше, обязующийся не продавать и не уступать вышеуказанное оружие никому, кроме французского правительства, и для употребления во благо нации на дело защиты её свободы, один имеет право заключать… и т. д.»? Таким образом, если бы я проявил злой умысел и пожелал продать это оружие кому-либо, кроме французов, каждый был бы вправе, подняв у нотариуса эту в высшей степени патриотическую купчую, назвать меня изменником родины и обречь тем самым на все мытарства, которые я претерпел за то, что показал себя, наперекор всем (как это будет слишком ясно из дальнейшего), почти единственным истинным патриотом в деле с этими ружьями.