Драматические произведения. Мемуары - Страница 154

154

— Нам доложили, — сказал он, — результаты проверки ваших бумаг. Вы достойны только похвал; но вы говорили о портфеле с документами по делу о ружьях, в злонамеренной задержке которых в Голландии вы обвиняетесь; эти господа уже просмотрели его (речь шла о муниципальных чиновниках, снимавших печати), они оба даже сказали нам, что мы будем удивлены.

— Сударь, я горю нетерпением открыть его перед вами; вот он.

Я вынимаю один за другим все документы, которые были вами только что прочитаны. Я дошёл до середины, когда г-н Панис воскликнул:

— Господа, он чист! он чист! Вам не кажется, что это так?

Все члены комитета закричали:

— Он чист!

— Хорошо, сударь, этого вполне достаточно: тут кроется нечто ужасное. Господину Бомарше следует выдать лестное свидетельство о гражданской благонадёжности, а также принести ему извинения за причинённые тревоги, в которых виновна обстановка наших дней.

Некий г-н Бершер, секретарь, доброжелательные взгляды, которого утешали и трогали меня, уже писал это свидетельство, когда вошёл и что-то сказал на ухо председателю маленький человек, черноволосый, с горбатым носом, с ужасным лицом… Как мне сказать вам об этом, мои читатели! То был великий, справедливый, короче, милосердный Марат.

Он выходит. Г-н Панис, потирая голову в некотором замешательстве, говорит мне:

— Я весьма удручён, сударь, но я не могу освободить вас. На вас поступил новый донос.

— Какой, сударь, скажите, я немедленно дам разъяснения.

— Я не могу этого сделать; достаточно одного слова, одного знака кому-нибудь из друзей, ожидающих вас снаружи, чтобы свести на нет результаты предстоящего расследования.

— Господин председатель, пусть велят уйти моим друзьям: я добровольно подвергаю себя заключению в вашем кабинете вплоть до окончания расследования; быть может, я смогу помочь тому, чтобы оно было проведено быстрее. Скажите мне, о чём идёт речь.

Он посоветовался с присутствующими и, взяв с меня честное слово, что я не выйду из кабинета и не стану ни с кем тут разговаривать, пока они все не вернутся, сказал мне:

— Вы отправили пять сундуков с подозрительными бумагами некоей президентше, проживающей в Марэ, в доме номер пятнадцать по улице Сен-Луи; отдан приказ пойти за ними.

— Господа, — сказал я, — выслушайте меня. Я охотно жертвую бедным всё, что будет найдено в пяти указанных сундуках, и отвечаю головой за то, что в них не будет обнаружено ничего подозрительного; точнее, я заявляю перед вами, что в доме, вами названном, нет никаких сундуков, принадлежащих мне. Однако в доме одного из моих друзей на улице Труа-Павийон действительно находится связка документов: это денежные бумаги, которые я спас, будучи предупреждён о том, что в ночь с девятого на десятое августа мой дом будет разграблен, о чём я сообщил письмом господину Петиону. Пока пойдут за пятью сундуками, пошлите также за этой связкой, слуга моего друга выдаст её по этому распоряжению; вы просмотрите её. Ещё один сундук с бумагами и старыми счётными книгами был у меня украден в тот самый день, когда эта связка была вынесена из дому; можете известить об этом барабанным боем: больше я ничем не могу вам помочь.

Всё это было выполнено. Мне выдали свидетельство, за подписью всех этих господ, не учитывавшее, однако, результатов осмотра сундуков и связки.

Эти господа собрались пообедать, с тем чтобы вернуться к моменту доставки сундуков; я должен был остаться под арестом в кабинете с одним из чиновников, которому была поручена охрана.

Они уже выходили, когда ворвался весьма разгорячённый человек с перевязью и сказал, что у него в руках доказательства моей измены, моего чудовищного намерения передать шестьдесят тысяч ружей, уже мне оплаченных, врагам отечества.

Он пришёл в бешенство от того, что мне выдали свидетельство о благонадёжности. Это был г-н Кольмар, сообщник моих «австрийцев» и сверх того автор доноса на меня.

— Вы видите, господа, — сказал я спокойно, — что этот господин совершенно не в курсе дела, о котором говорит. Он всего лишь эхо Ларше и Константини.

Тот накинулся на меня с бранью, говоря, что я отвечу головой.

— Пусть так, — сказал я ему, — только бы не вы были моим судьёй!

Все ушли. Я остался в кабинете, печально размышляя о странностях моей судьбы. Мою связку принесли, о пяти сундуках не было ни слуху ни духу! Что же мне сказать вам, французы, читающие меня! Я пробыл там тридцать два часа, так никого и не дождавшись. Чиновник, уходя спать, сказал, что не может оставить меня одного на ночь в кабинете. Он вновь выставил меня в тёмный коридор; если бы не жалость служителя, бросившего мне на пол матрац, я так и простоял бы всю ночь, умирая от усталости и ужаса.

Прошло тридцать два часа, но поскольку никого всё ещё не было, муниципальные чиновники, проникнувшись ко мне сочувствием, собрались и сказали мне:

— Господин Панис не возвращается, возможно, у него какие-нибудь затруднения. При осмотре сундуков у президентши, где их оказалось восемь или девять, обнаружилось, что в них лежит тряпьё монахинь, которых она приютила. Нам известно, что вы неповинны в преступлениях, в которых вас обвиняют. В ожидании, пока комитет вернётся, мы из жалости отпустим вас спать домой. Завтра утром ваша связка будет просмотрена, и вы получите окончательное свидетельство.

Я сказал моему слуге, который был в слезах:

154