Драматические произведения. Мемуары - Страница 155

К оглавлению

155

— Ступай приготовь мне ванну: вот уже пять ночей, как я без отдыха.

Он побежал. Меня отпустили, хотя и в сопровождении двух жандармов, которые должны были стеречь меня ночью.

На следующий день я послал одного из них узнать, собрался ли наконец комитет, чтобы выдать мне обещанное свидетельство. Он вернулся вместе с другими стражами и строгим приказом сопроводить меня в Аббатство и содержать меня там под секретом с особым указанием не давать мне сообщаться с кем-либо вне тюрьмы, если на то не будет письменного разрешения муниципалитета. Мне с трудом удалось сдержать отчаяние моих близких. Я утешал их, как мог; итак, меня отвели в тюрьму, где я вновь оказался вместе с господами Аффри, Тьерри, Монморенами, Сомбреем и его добродетельной дочерью, которая добровольно пошла вслед за отцом в эту клоаку и которая, как говорят, спасла ему жизнь! С аббатом де Буа-Желеном, господами Лалли-Толлендалем, Ленуаром, казначеем подаяний, восьмидесятидвухлетним старцем; с г-ном Жибе, нотариусом; короче говоря, со ста девяноста двумя лицами, втиснутыми в восемнадцать келий.

Час спустя после моего прибытия пришли сказать, что меня вызывают по письменному распоряжению муниципалитета. Я пошёл к привратнику, где нашёл… угадайте кого, читатель! Г-на Ларше, компаньона Константини, и некоторых других, чьих имён я пока не называю. Он явился, чтобы возобновить сладкие предложения, которые делал у меня дома, он предложил даже купить у меня голландские ружья по цене семь флоринов восемь су за штуку; всего на один флорин дешевле, чем мне платило государство; и я мог принять в уплату те восемьсот тысяч франков, которые, как он сказал, я только что получил в казначействе. На этих условиях я смогу выйти из Аббатства и получить моё свидетельство. Я прошу читателя, следующего за мной с момента, когда я начал эту памятную записку, вообразить, каково было в эту минуту моё лицо, ибо сам я не нахожу слов, чтобы его описать. После минутного молчания я холодно сказал этому человеку:

— Я не веду дел в тюрьме; убирайтесь вон и передайте это министрам, которые вас послали и не хуже меня знают, что я не получил ни одного су из упомянутых вами восьмисот тысяч франков: этот идиотский слух распустили специально, чтобы подвергнуть разграблению мой дом в приснопамятную ночь десятого августа!

— Вы не получали за последние две недели, — сказал он, вставая, — восьмисот тысяч франков?

— Нет, — ответил я, поворачиваясь к нему спиной.

Он выскочил, только пятки засверкали. С тех пор я его не видел.

«Если уж эти господа предлагают мне по семь флоринов, — подумал я после его ухода, — значит, они, без всякого сомнения, собираются перепродать ружья государству по одиннадцать или двенадцать, у них ведь вся власть в руках. Теперь я понял их затею; но ничего у них не выйдет, только через мой труп», — добавил я, стиснув зубы.

Вернувшись в комнату, где были другие заключённые, я рассказал обо всём происшедшем и заметил, что это удивляет меня одного.

Один из этих господ сказал нам:

— Враги заняли Лонгви. Если им удастся войти в Верден, народ будет охвачен ужасом, и этим воспользуются, чтобы с нами здесь покончить.

— Боюсь, что это слишком похоже на правду, — ответил я ему, вздохнув.

На следующий день мне передали в тюрьму записку, которую я воспроизвожу:

Записка

...

«Кольмар, муниципальный чиновник, а также тот, кто в Вашем присутствии говорил, что имеет против Вас доказательства, добились нового распоряжения (распоряжения, по которому я содержался под секретом). Комитет не хотел его отдавать и потребовал письменного доноса от г-на Кольмара. Я этот донос видел. Мотивы в нём не указаны. Нам обещают заняться Вами, не откладывая. Ваш портфель опечатан, как вы того желали. Обратитесь в комитет с настоятельной просьбой, я здесь безотлучно».


Эта записка моего племянника была вручена мне привратником, к чести которого я должен сказать, что он смягчал, как мог, участь заключённых.

Я попросил моих товарищей по несчастью расчистить мне место, чтобы я мог, забившись в угол и положив лист на колено, составить настоятельную записку в Наблюдательный комитет мэрии. Г-н Тьерри снабдил меня бумагой, г-н Аффри ссудил свой портфель, который послужил мне письменным столом. Юный Монморен, сев на пол, подпирал этот портфель, пока я писал. Г-н Толлендаль спорил с аббатом де Буа-Желеном; г-н Жибе глядел, как я пишу; г-н Ленуар горячо молился, стоя на коленях; а я писал мою жалобу, проникнутую чувством собственного достоинства, быть может, — увы! — в большей мере, нежели это было терпимо в то время. Я делюсь этим соображением только из уважения к Лекуантру, который уверял вас, о граждане! что я проявил низость в моих записках об этом ужасающем деле! Вот она, моя низость, обращённая к тем, кто приставил нож к моей груди.

...

«Господам членам Наблюдательного комитета мэрии.

Сего 28 августа 1792 года.

Господа!

Собрав воедино то немногое, что я мог узнать в недрах моего заключения о принявших такую широкую огласку причинах моего странного ареста, я рассудил, что пламенное желание видеть наконец доставленными во Францию шестьдесят тысяч ружей, приобретённых мною в Голландии и уступленных правительству, заставило вас поверить в гнусные обвинения нескольких клеветников, столь же трусливых, сколь и мало осведомлённых о том, насколько я сам заинтересован в том, чтобы доставить вам эту подмогу.

155