Драматические произведения. Мемуары - Страница 93

Прежде всего драма должна была бы называться не Преступная мать, а Неверная супруга, или Преступные супруги. Её интерес был бы основан на другом: пришлось бы ввести любовную интригу, ревность, сильные страсти, какие-то совершенно иные события; нравственный же урок, который мне хотелось извлечь из того положения, что честная жена слишком далеко зашла в забвении своего долга, этот нравственный урок, окутанный покровом заблуждений молодости, пропал бы даром, прошёл бы незамеченным.

Между тем действие моей пьесы происходит спустя двадцать лет после того, как ошибки были совершены, то есть когда страсти уже прошли, когда самих предметов страсти уже не существует и лишь следы почти забытых душевных потрясений всё ещё тяготеют над супружеской жизнью и над судьбой двух несчастных детей, которые понятия не имеют о семейной драме и в то же время являются её жертвами. Именно в этих чрезвычайных обстоятельствах и черпает всю свою силу мораль: она является предостережением для тех юных особ из благородных семей, которые редко заглядывают в будущее и которым угрожает не столько порок, сколько нравственное заблуждение. Вот какова цель моей драмы.

Далее, злодею противопоставлен наш проницательный Фигаро, старый преданный слуга, единственное существо во всём доме, которое мошенник не сумел провести, — завязывающаяся между ними интрига всему придаёт особый характер.

Встревоженный злодей говорит себе: «Напрасно я владею здесь всеми тайнами, напрасно я спешу извлечь из этого выгоду, — если мне не удастся прогнать отсюда этого лакея, со мной может стрястись беда!»

С другой стороны, я слышу, как рассуждает сам с собой Фигаро: «Если я не ухитрюсь накрыть это чудовище, сорвать с него маску, то погибло всё: благосостояние, честь, счастье семьи».

Сюзанна, поставленная между двумя противниками, является в этой пьесе всего лишь хрупким орудием, которым каждый из них стремится воспользоваться, дабы ускорить падение другого.

Таким образом, комедия интриги, поддерживая интерес зрителей, проходит через всю драму: она способствует развитию действия, но не разбивает внимания, всецело сосредоточенного на матери. Что касается детей, то зрители прекрасно сознают, что серьёзной опасности им не грозит. Ни у кого не остается сомнений, что, если только злодей будет изгнан, они поженятся: ведь в пьесе совершенно ясно показано, что между ними нет никаких родственных уз, что они друг другу чужие. В глубине души это отлично знают и граф, и графиня, и злодей, и Сюзанна, и Фигаро — все посвящённые в тайну действующие лица, а равно и публика, от которой мы ничего не скрыли.

Лицемер употребляет всё своё искусство, разрывающее сердца отца и матери, на то, чтобы запугать молодых людей, оторвать их друг от друга, внушив им, что они дети одного отца, — вот основа его интриги. Так развивается двойной план пьесы, и план этот нельзя не признать сложным.

Подобный драматургический приём применим к любому времени и к любому месту действия, где только великие черты природы, а также черты, характеризующие сердце человека и его тайны, не находятся в полном пренебрежении.

Дидро, сравнивая творения Ричардсона с теми романами, которые мы называем историческими, выражает свой восторг перед этим правдивым и глубоким писателем в следующем восклицании: «Живописец сердца человеческого! Ты один никогда не лжёшь!» Как это прекрасно сказано! Я тоже всё ещё стараюсь быть живописцем человеческого сердца, но мою палитру иссушили годы и превратности судьбы. И это не могло не сказаться на Преступной матери!

Если неважное выполнение и вредит занимательности моего замысла, то выдвинутое мною положение всё же остаётся в силе. Моя попытка может вдохновить других на произведения более зрелые. Пусть за это возьмётся какой-нибудь пылкий художник и одним взмахом кисти объединит интригу и патетику; пусть он умелой рукой разотрёт и смешает яркие краски и того и другого жанра; пусть он широкими мазками напишет нам человека, живущего в определённом обществе, его положение, его страсти, пороки, достоинства, ошибки и несчастья, с той потрясающей силой, которой не знает даже преувеличение, придающее блеск другим жанрам, но не всегда способное до такой степени верно изображать жизнь, — и мы, растроганные, захваченные, умудрённые, мы уже не скажем, что драма — это бесцветный жанр, порождённый бессилием создать трагедию или комедию. Искусство станет на верный путь, оно шагнет вперёд.

О мои сограждане, вы, на чей суд я представляю этот опыт! Если вы признáете его слабым или неудачным, то критикуйте его, но не браните меня. Когда я написал две другие пьесы, меня долго ругали за то, что я осмелился вывести на сцену того самого молодого Фигаро, которого впоследствии вы полюбили. Я тоже тогда был молод, и я над этим смеялся. С возрастом расположение духа становится всё более мрачным, характер портится. Несмотря на все усилия, я теперь уже не смеюсь, когда злодей или мошенник, разбирая мои произведения, оскорбляет мою личность, — тут уж ничего не поделаешь.